В преддверии Международного женского дня, социолог Алексей Кнорре и политолог Владимир Кудрявцев решили поделиться результатами исследования гендерного состава преступников в местах лишения свободы и вне их. Авторам удалось выяснить, что на свободе чаще преступления совершаются мужчинами, в то время как в исправительных учреждениях соотношение нарушителей закона среди мужчин и женщин оказывается почти равным.
8 марта – праздник борьбы за равные права и возможности для женщин и мужчин. Хотя человечеству есть к чему стремиться в этой области, можно с уверенностью сказать, что по сравнению с началом прошлого века мы продвинулись далеко вперед. Тем не менее в одном из аспектов человеческой деятельности мужчины по всему миру продолжают удерживать сомнительное первенство – это совершение преступлений. По всему миру мужчины гораздо чаще, чем женщины, совершают преступления и гораздо чаще попадают в места лишения свободы. По данным World Prison Brief, 7% всего тюремного населения в мире составляют женщины. В России эта пропорция самая высокая в Европе: 8% всех отбывающих наказание в местах лишения свободы – женщины. Более того, примерно из 63 млн совершеннолетних женщин в 2010 г. были осуждены 128 000, а из 51 млн мужчин – 716 000. Иными словами, в России на одну женщину, совершившую преступление, приходится примерно семь мужчин-преступников. Это явление давно известно науке, в криминологии оно получило название «гендерный разрыв в преступности» (gender gap in crime), но до сих пор с его объяснением много неясного.
Казалось бы, все очевидно: гендерная диспропорция в преступности – прямое доказательство врожденной агрессивности мужчин, их биологической склонности к риску, выведенное эволюцией желание доминировать и преуспевать любой ценой. Подобный биологизм, как правило, приводит криминологов к курьезам. Например, в 1960-х гг. была выдвинута так называемая XYY-гипотеза, основанная на наблюдении, что среди преступников мужского пола пропорционально большее количество мужчин имеет дополнительную Y-хромосому. Объяснение было простым и казалось крайне логичным: дополнительный игрек превращал обычного мужчину в брутального, жестокого и агрессивного «суперсамца», т. е. прототипического преступника. Однако криминологи быстро обратили внимание на тот факт, что носители бонусной мужской хромосомы выказывали большую склонность вовсе не к насильственным, а к имущественным преступлениям. Последний гвоздь в крышку гроба суперсамцовой гипотезы преступности был забит в конце 1980-х гг., когда обнаружилось, что дополнительный игрек встречается менее чем в 1% мужской популяции. Это делает объяснительную силу биологической гипотезы мизерной, даже если бы она действительно работала.
Может быть, дело в том, что наблюдаемый разрыв – результат разницы в воспитании, которое обычно получают мужчины и женщины, в том, чего от них ожидают окружающие и какое поведение кажется приличным или предосудительным? Действительно, в некоторых культурах при прочих равных мальчик, разрешивший свой конфликт кулаками, будет наказан за это менее сурово, чем девочка. Более того, мальчика могут даже поощрить за «мужское» поведение. Множество криминологических теорий в той или иной форме исходит из предпосылки, что преступное поведение – результат научения, социальных ожиданий и объема внешнего контроля. По всей видимости, гендерный разрыв в преступности – результат социальных условий, а далеко не биологических.
Такое утверждение можно проверить в том числе на российских данных, посмотрев на мужскую и женскую преступность в местах лишения свободы. Как заметил один из классиков криминологии – Эдвин Сазерленд, тюрьма в широком смысле является естественной криминологической лабораторией. Находящиеся в заключении люди изолированы от внешнего мира, помещены в одинаковые неприятные условия и прошли своеобразный предварительный отбор на склонность к рискованному преступному поведению.
Если гендерный разрыв в преступности объясняется глубокими биологическими различиями между мужчинами и женщинами, то этот разрыв должен сохраниться и в местах лишения свободы. Анализ сведений о судимости за 2010 г., проведенный Институтом проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге на данных судебного департамента при Верховном суде, позволяет отвергнуть это объяснение. Относительный риск совершения преступления на свободе мужчинами в сравнении с женщинами составляет примерно 7:1, т. е. на одну преступницу приходится около семи преступников, а на одну женщину-убийцу – около восьми убийц мужского пола. Однако если посмотреть на преступления (как все разом, так и только насильственные или только убийства) в местах лишения свободы, то вероятность того, что преступником будет женщина, примерно такая же, как вероятность того, что преступление совершит мужчина: относительный риск для всех насильственных и летальных преступлений составляет 1,02:1, 1,53:1 и 1,79:1 соответственно.
В пенитенциарных учреждениях с учетом того, что женщин там содержится гораздо меньше, на одну женщину, совершающую убийство, приходится чуть меньше двух мужчин-убийц. Гендерный разрыв в склонности к криминальному поведению в исправительных учреждениях становится незначительным.
Наивная трактовка этой находки могла бы привести к кровожадной рекомендации: для того чтобы достичь настоящего гендерного равенства, мужчин и женщин нужно изолировать друг от друга и поместить в места лишения свободы. По этой неверной логике заключение для женщины становится парадоксальным образом освобождающим опытом, ведь оно дает возможность не соответствовать социальным ожиданиям.
Вдумчивая интерпретация результатов говорит о другом. Попав в места лишения свободы, мужчины совершают там преступления примерно так же часто, как и на свободе, а женщины начинают совершать преступления почти столь же часто, как и мужчины. Это не исключительно российская находка: такое наблюдается во многих странах мира. Такое может быть объяснено эффектом самоотбора: за счет того, что женщины гораздо реже попадают в места заключения, среди женщин в тюрьмах мы наблюдаем действительно склонных к агрессии и преступному поведению людей. Другое возможное объяснение, которое выдвигают исследователи, связано с институтом разрешения споров. Мужское тюремное сообщество более иерархично, чем женское, и обладает большими возможностями для ненасильственного разрешения споров, предполагают некоторые исследователи. Конечно, ни одно из объяснений феномена не претендует быть универсальным и единственно верным: в разных странах могут работать разные теории.
В тюремной преступности существует равенство полов, но это не то, чем стоит гордиться 8 марта. Тюремная культура и криминологические факторы делают женщин более склонными совершать преступления, российскому обществу следует понять, как и почему это происходит и как этого избежать.
