В газете «Ведомости» вышла колонка ведущего научного сотрудника Кирилла Титаева и младшего научного сотрудника ИПП Алексея Кнорре, посвященная латентной преступности. В статье авторы рассматривают официальную и реальную статистику уровня преступности в России, основываясь на результатах виктимологических исследований, и предлагают свое видение ситуации.
Социологи Кирилл Титаев и Алексей Кнорре о причинах и последствиях разницы данных.
В криминологии преступления, которые не попали в официальную статистику, называются латентной преступностью (the dark figure of crime). Латентность бывает естественной (преступления, о которых люди не сообщили в полицию) и искусственной (преступления, о которых граждане в полицию сообщили, но полиция их не зарегистрировала в качестве преступлений).
Именно поэтому для определения уровня преступности обычно используются не только официальные данные, но и результаты виктимологических исследований – опросов о том, были ли люди жертвами преступлений, обращались ли в полицию, каков был результат обращения и т. п. Такие опросы проводят по стандартной методике, отработанной в течение нескольких десятилетий. Институт проблем правоприменения при Европейском университете провел всероссийский репрезентативный телефонный опрос и собрал данные о реальном уровне преступности в России – со слов обычных людей, которые стали жертвами преступлений.
Около 8% совершеннолетних российских граждан в опросе сообщили, что были жертвами преступлений за последние 12 месяцев, при этом треть из них – неоднократно. Если мы учтем этот факт, то, распространяя эту долю на генеральную совокупность, получим не менее чем 13,4 млн преступлений, совершенных против граждан старше 18 лет. В это число не попали преступления без жертвы (например, связанные с незаконным оборотом наркотиков) и преступления, совершенные против юридических лиц, которые фиксируются только в официальной криминальной статистике. Официально же зарегистрированных преступлений против физических лиц старше 18 лет – около 1,6 млн в год. Таким образом, официальная статистика количества преступлений в России ниже реальной (т. е. полученной в результате опроса жертв) примерно в 8 раз.
При этом полученные опросные данные хорошо согласуются с другой официальной статистикой. Если мы соотнесем их с официальными данными о движении уголовных дел (аналитический массив статистических карточек на зарегистрированное преступление формы № 1), то увидим, что по официальной статистике в год до суда доходит немногим менее 400 000 дел по преступлениям, в которых была совершеннолетняя жертва. Опросные же данные показывают, что таких дел было чуть больше 380 000. Такая разница (менее 5%) говорит о достоверности результатов опроса.
Почему возникает большой разрыв между зарегистрированной преступностью и той, о которой сообщают граждане? Во-первых, далеко не всегда люди обращаются в полицию. Естественная латентность (преступления, о которых правоохранительные органы не узнали) составляет около 50%. Этот уровень примерно соответствует мировому. Например, в США, по данным национального исследования жертв преступлений, в полицию обращается менее половины жертв. В развитых странах Западной Европы этот процент чуть выше, но ненамного.
Во-вторых, из тех случаев, когда правоохранительные органы все же узнали о том, что было преступление, уголовное дело, по словам опрошенных, было возбуждено примерно в трети случаев. Правда, граждане не всегда понимают юридические тонкости: на вопрос о возбуждении уголовного дела каждый пятый респондент затруднился ответить.
Часть событий, о которых граждане сообщают как о преступлениях, на деле таковыми не являются. Но таких событий не более 25% – в большинстве случаев граждане в опросе говорят о реальном материальном ущербе или опыте жертвы насилия (хотя доля насильственных преступлений в общей структуре преступлений, даже с учетом угроз насилием, у нас, как и во всем мире, невелика – менее 10% от всех преступлений). Если бы все эти события были зарегистрированы полицией как преступления, то в России фиксировалось бы около 5 млн преступлений, и с учетом того, что в России граждане реже, чем в Европе, обращаются в полицию, мы бы показывали нормальный европейский уровень зарегистрированной преступности.
Но в России существует стадия возбуждения уголовного дела. Чтобы некоторое событие было зарегистрировано как преступление, по данному факту должно быть возбуждено уголовное дело (за некоторыми исключениями). А чтобы возбудить уголовное дело, по поступившему заявлению нужно провести доследственную проверку. Формально этот институт имеет своей целью воспрепятствование необоснованному уголовному преследованию. В ходе доследственной проверки орган дознания или следователь проверяет, имело ли место событие, о котором идет речь в заявлении, и имеет ли это событие признаки преступления.
Однако на практике эта стадия становится важнейшим инструментом ухода от регистрации неудобных для правоохранителей преступлений. Конечно, когда есть труп или человек с ножевыми ранениями, уголовное дело возбуждается почти по умолчанию. Анекдотические истории про «сам упал на нож шестнадцать раз» скорее ведомственный фольклор. Однако, как мы уже говорили, насильственные и тем более тяжкие насильственные преступления – это редкость. А по множеству имущественных преступлений довольно просто тем или иным образом не усмотреть в событии признаков преступления или не найти подтверждений, что преступление было. Можно убедить потерпевшего, что ущерб не был для него значительным, можно не найти объективных свидетельств, что событие имело место, – у правоохранителей есть множество способов ухода от регистрации преступления. Да и сам потерпевший по прошествии времени часто теряет интерес к уголовно-процессуальной волоките.
В результате процедура доследственной проверки и последующего принятия решения о возбуждении уголовного дела, которая на бумаге выглядит вполне разумной, на практике приводит нас к довольно неприятным последствиям. Правоохранительные органы получают возможность не фиксировать (и не фиксируют) большую часть преступлений. Можно возразить, что правоохранители не регистрируют те преступления, которые все равно бы не смогли расследовать, а те преступления, которые расследуются легко и быстро, никто и не пытается укрывать от регистрации. Возможно, это действительно так. Но во многих случаях практики избегания регистрации используются не потому, что преступление заведомо нераскрываемое, а потому, что есть некоторая вероятность того, что оно не будет раскрыто и одновременно – наличие условно легальных способов не возбуждать уголовное дело. В результате полиция не работает не только по тем преступлениям, где эта работа была бы напрасной тратой времени (ночью на улице без свидетелей незнакомый мужчина вырвал сумочку, в которой были деньги и не было других ценных вещей), но и по тем, по которым могла бы преступника установить. В любом случае такая практика сильно снижает доверие граждан к полиции и лишает жертв преступлений официального статуса – возможности обратиться в страховую компанию и т. д.
Кроме того, большой отсев на стадии доследственной проверки ведет к тому, что правоохранительные органы теряют объективную картину преступности и, как результат, – связь с реальностью. Вследствие этого во всем мире государственная политика в сфере контроля над преступностью все больше опирается на данные независимых опросов, а не на официальную статистику.
Источник: Ведомости, Extra Jus.
