Научный сотрудник ИПП Мария Шклярук о том, что в полицейских эксцессах нужно винить не конкретных полицейских.
В Нижнем Новгороде произошла трагедия – шестеро детей и их мать убиты. В совершении преступления подозревают отца детей, страдающего психическим заболеванием. Выясняется, что женщина неоднократно обращалась в полицию с заявлениями о побоях, по ним принимались решения об отказе в возбуждении уголовного дела. Проверка отдела полиции прокуратурой и СКР приводит к возбуждению уголовных дел в отношении двух участковых уполномоченных и замначальника отдела полиции за халатное отношение к служебным обязанностям, повлекшее смерть. Коллеги полицейских – тоже участковые уполномоченные – пишут заявления об увольнении, их уговаривают не увольняться. Реакция вышестоящих инстанций на трагедию укладывается в традиционную логику «отдельный случай – виновные будут наказаны». Но могли ли полицейские вести себя иначе?
В 2013 г. (мы будем оперировать статистикой 2013 г., но из года в год в России она различается лишь на отдельные проценты) МВД приняло по всей России 2 225 718 сообщений о побоях, по 74 141 были возбуждены уголовные дела (это 3,3%), по 1 324 505 было отказано в возбуждении уголовного дела (60%), 628 380 были переданы по подследственности (т. е. в соседний отдел) или подсудности (т. е. мировым судьям).
Реакция всей правоохранительной системы на заявления о побоях не репрессивна. Уголовными делами заканчивается меньше 4% обращений, а в судах в целом осуждают 32%, примиряют 50% и оправдывают 18% обвиняемых. Из этих 32% осужденных только 1% отправляется за решетку. Но проблема, конечно, не в том, что драчуны не осуждаются к реальному лишению свободы. Проблема в том, что в государстве нет ни уголовной, ни административной, ни какой другой цельной, комплексной политики, направленной на снижение бытового насилия. Домашнему насилию свойственна цикличность – нарастание напряжения, побои, обращение с заявлением в полицию, примирение, тихий период, новый всплеск. И так далее. Так вот в России нет алгоритма совместных действий всех служб, который был бы направлен на пресечение и предупреждение последствий семейного и бытового насилия с возможностями краткосрочной изоляции жертвы или виновника, терапии, вывода из замкнутого круга.
Что в России есть в избытке, так это алгоритмы действия каждой службы, продиктованные устройством правоохранительной системы. Чтобы понять действия участкового, надо понять, в каких условиях он работает.
Итак, побои – это (на 90%) преступления частного обвинения. Значит, по итогам проверки заявления возбудить уголовное дело, идущее «в зачет», нельзя. Надо выносить постановление об отказе и разъяснять право на обращение к мировому судье или, как делают в некоторых регионах, собирать материал и учить заявителя правильно обратиться в суд.
Если найти способ квалифицировать более тяжкий состав побоев (из хулиганских побуждений или национальной ненависти), возбудить уголовное дело по ч. 2 ст. 116 УК РФ, расследовать его в отделе полиции, то примирение сторон (наиболее частый исход) на любом этапе приводит к снятию преступления с учета, т. е. потери «галочки» в показателях работы и профилактики, а оправдание в суде (самый серьезный отрицательный показатель гособвинения) будет плохим показателем для прокурора, утвердившего обвинение, что скажется и на всем отделе полиции, «подсунувшем» прокурору дело, которое можно было и не возбуждать.
Заявления о побоях в категориях полицейских «плохие» в том смысле, что заявитель (особенно женщина) в любой момент может написать, что «помирились», или забрать заявление. Получается работа «на корзину». А заявлений этих – миллионы.
Такие отказные материалы удобны для прокуратуры для выявления «укрытых преступлений». В 2013 г. 411 фактов отмены отказов в возбуждении уголовного дела – и побои занимают здесь почетное третье место после краж и мошенничества. Отменяют при этом тоже ради показателей – не зря же говорят, что часть отказных по заявлениям погибшей были «утверждены» прокуратурой. На практике это означает, что отменяли не те материалы, где есть риски следующего преступления, а те, где и 15–20 страницами собранных документов не удалось создать «полноту картины отсутствия преступления».
Что же в итоге? Да, есть риски того, что бытовое (особенно семейное) насилие выльется в убийство. Но заявлений о побоях миллионы, а убийств в России 12 300 (2013 г., включая покушения). Таким образом, риски серьезных последствий кажутся намного ниже отрицательных последствий в работе: затраченного времени на огромный объем бумажной проверки и сбоев в формировании положительных показателей работы, когда преступление скорее всего все равно снимут с учета после примирения в суде.
Может быть, произошедшее в Нижнем Новгороде – особый, сложный случай, участковый должен был потратить больше времени, организовать все сопутствующие службы, поднять тревогу. Но проблема состоит в том, что тот сотрудник полиции, который попробует выйти из логики поведения, предписанной ему системой ведомственных и межведомственных стимулов, будет уволен раньше: за низкие показатели работы, за провал по одной из многочисленных линий работы (не успеет оформить все нужные отчетные документы). В итоге на работе остаются те, кто принимает правила игры и овладевает умением совмещать генерацию видимости успешной работы в бумагах с совершением действий по раскрытию преступлений и работе с заявителями.
Но сотрудник полиции всегда знает, что при любом эксцессе он будет виноват: что бы ни произошло, найдется материал с «неполной проверкой», решение, за которое его можно если не привлечь к уголовной ответственности, так уволить за служебное несоответствие. С этим, возможно, и связан демарш коллег полицейских – в принципе, любой из них мог оказаться на месте задержанных.
Если остаться в логике «один эксцесс – один (два, три) виноватый», т. е. не сделать выводов, как не было их сделано после Бирюлева, отдела «Дальний» и других трагедий, оставшихся на региональном уровне, то следующий эксцесс – вопрос времени. Причины трагедии не только и не столько вина конкретных полицейских, сколько всей системы. И так будет происходить, пока не произойдет признания двух фактов. Во-первых, что преступность невозможно снизить усилиями одной полиции. Во-вторых, что работу полицейских определяют стимулы, созданные системами оценок и формами отчетности перед начальством. И это самое сложное.
Что делать потом, понятнее: формировать государственную политику по контролю преступности с созданием алгоритмов работы на устранение причин и последствий преступлений, менять стимулы работы полиции, просчитывать их эффекты на повседневное поведение. А это возможно только при ориентации работы полиции на население, а не на вышестоящие этажи управления, при ответственности за свои действия, когда есть возможность заниматься именно работой, а не бумажками. Вторым шагом к таким изменениям может быть децентрализация, но это уже другая история. Сначала надо сделать первый шаг – признать, что причины трагедии не столько в людях, сколько в системе.
Источник: Ведомости: Extra Jus
