Печатание законодательных запретов так же мало помогает оздоровлению общества, как печатание денег — экономике
Если одним словом выразить стиль законодательной политики уходящего года, то это «запрет». Оглядываясь назад, можно насчитать около 40 федеральных законодательных актов, которые либо вводят новые запреты, либо повышают санкции за нарушение уже существующих. Это при том, что далеко не все запретительные фантазии субъектов законодательной инициативы были реализованы в этом году. Запреты на употребление иностранных слов или хранение иностранной валюты, например, пока не оформили законом, но курение в общественных местах, продажа алкоголя в ночные часы, мат в СМИ, реклама абортов, частные лотереи и много что еще под запрет попали.
Легкость необыкновенная, с которой плодятся законодательные запреты, вряд ли оставила авторам возможность оценить действенность и последствия такого способа регулирования общественной жизни. Или задуматься о причинах прошлого бездействия ограничительной нормы, прежде чем усиливать ответственность за ее нарушение. Принять закон в нынешней Думе проще простого, но его реальная жизнь начинается только тогда, когда он попадает в руки правоприменителей и соприкасается с людьми, поведение которых призван ограничивать. А реальная жизнь запретов несет много рисков.
Во-первых, это дорогое удовольствие. Чем больше ограничений, поддерживаемых уголовными или административными санкциями, тем больше усилий требуется от правоприменителей — полицейских, следователей, судей — для отлавливания нарушителей и применения мер наказания. Это время, бюджетные деньги, работа, отвлекающая от других правонарушений. Риски усиливаются и тем, что ограничения — это всегда чьи-то полномочия по их обеспечению и возможность коммерциализации этих полномочий. Повышение санкций, например, за незаконную регистрацию (прописку) при сохранении спроса на трудовую миграцию ведет не более чем к повышению цены, которую неформально устанавливают за нее проверяющие.
Во-вторых, печатание законодательных запретов так же мало помогает оздоровлению общества, как печатание денег — экономике. Чем больше законов и запретов, тем меньше вероятности их исполнения, даже если государство бросит все деньги налогоплательщиков на повышение бюджетов и зарплат силовиков. Вот уже мы слышим предложение от РЖД снять запрет на курение в поездах дальнего следования, поскольку ну просто не хватит сил проводников и транспортной полиции бегать по тамбурам ловить курильщиков. О действенности запрета на владение зарубежной недвижимостью для госслужащих мы узнаем из криминальных новостей с Лазурного берега. Но техническая невозможность обеспечить соблюдение законов влечет за собой нечто большее, чем превращение их в простые бумажки, а именно дискредитацию институтов власти и хорошо известный правовой нигилизм. В дилемме «или нести запредельные издержки контроля, или смотреть на нарушения сквозь пальцы» оба варианта плохи.
В-третьих, и это самое важное, инициаторы законов этого года не думают о том, что запреты работают только тогда, когда одновременно есть положительная альтернатива. Репрессивное регулирование, как давно установила социология, — это атрибут традиционного одномерного общества, основанного на механическом подобии. В современных обществах законодательные инструменты призваны защищать разнообразие. Продуктивное регулирование идет путем создания новых возможностей, в том числе юридических форм, защиты и стимулирования инициативы и инновации. Некоторые действия в этом направлении предпринимались в 2008-2012 гг. в рамках медведевской модернизации. Например, вводились ограничения возможностей уголовного преследования в сфере экономической деятельности, создавались правовые формы для инновационной коммерческой деятельности в вузах, центр «Сколково». Сейчас мы видим обратное движение.
Законодательная политика запретов хорошо очерчивает консерватизм, как его понимает нынешняя элита. Может показаться, что этот консерватизм — возрастной, что он пришел на смену «стабильности» просто как результат естественного старения элиты и желания удержаться у власти. Но причина скорее в утрате морального лидерства. Любые ценности распространяются прежде всего с помощью моральных примеров. Вместо громких слов о защите семейных ценностей люди, претендующие на лидерство в стране, должны являть живые образцы таких ценностей. То же со служением, верой, гуманизмом. Аскетизм и духовное подвижничество предстоятеля церкви способны укрепить веру гораздо сильнее, чем любые охранительные меры. При отсутствии первого остается обращаться к последнему.
Усиление репрессивной составляющей права рождается не столько из легалистских иллюзий — представлений о том, что принятием закона можно решить любую проблему, — сколько из невозможности явить положительный пример. Поэтому, провозглашая духовное возрождение, политическая элита остается с единственным пока доступным ей способом реализации этой политики — законодательным запретом на все, что, по ее мнению, этому мешает.
