Отсутствие нормальной пенитенциарной системы опасно для общества в целом
Письмо осужденной по делу Pussy Riot Надежды Толоконниковой заставило общественность обратить внимание на положение дел в российской пенитенциарной системе. О чем пишет Надежда? Что в исправительных колониях бьют. Бьют сами тюремщики, пользуясь закрытостью учреждения и тем, что врач — сотрудник того же учреждения — никогда не зафиксирует побои. Систематически организовывают избиения одними заключенными других — неплохой способ исправления, правда? Что заставляют работать до упаду и не платят даже положенные копейки (зарплата Надежды за месяц составила 29 руб.). Что там практикуются до предела унизительные наказания, такие как запрет мыться и выходить в туалет, раздевание догола; а также наказания настолько жестокие, что вполне заслуживают названия пытки. Как вам, например, многочасовая выстойка на плацу в мороз в холодной одежде? Вслед за Толоконниковой выступили другие известные зечки — Светлана Бахмина, Зара Муртазалиева. Разные годы, разные места отсидки, а говорят они ровно то же самое — бьют, унижают, мыши в еде (не черви, как на «Потемкине»! Мыши и крысы!), и даже способы измывательств над заключенными практически не варьируются. Потому что это не эксцессы отдельных садистов, а система, рутина деятельности «исправительного учреждения», вопрос удобства и комфорта сотрудников ФСИН, которым так сподручнее управляться с порученным им контингентом. Здесь возникает порочный круг: нечеловеческие условия в колониях надо скрывать, пресекать жалобы заключенных, следить, чтобы информация о реальном положении дел не просочилась на волю; а для запугивания людей, которым и так практически нечего терять, подходят только самые жестокие методы. Очередное ужесточение положения приводит к еще большей нужде в закрытости, к еще большему запугиванию и истязаниям. И так до самого края, до того положения, когда люди готовы резаться и есть битое стекло, лишь бы вырваться из ада хоть «на больничку», в которой тоже нет ничего хорошего.
Между тем отсутствие нормальной пенитенциарной системы, пребывание в которой не воспринимается как пытка, — не только гуманитарная проблема. Оно смертельно опасно для общества в целом. Без принципа соразмерности наказания не могут функционировать ни суд, ни правоохранительная система, без него правоохрана превращается в произвол, а правосудие — в свою противоположность. Судья должен иметь возможность вынести решение против обвиняемого, назначив соразмерное проступку наказание. Допуская пыточные условия в предположительно «исправительных» заведениях, мы его этой возможности лишаем. Судьи не хуже нас понимают, на что обрекают людей, которых приговаривают к лишению свободы; вообще говоря, это значит, что, вынося даже самый юридически безупречный приговор безусловно виновному человеку, они отправляют его в такие условия, куда кого угодно поместить — преступление. Что остается в этой ситуации судье? Несколько вариантов, из которых, что называется, «оба хуже». Стараться не отправлять в колонии вообще никого. Судя по тому, что по тяжким составам у нас выносится больше условных приговоров, чем по более легким (более 50% всех решений судов по этим делам), гуманистические соображения судьям вовсе не чужды. Но это значит в том числе и то, что преступники, которых бы изолировать следовало, не исключено, гуляют на свободе. Слать в колонию только тех, «кого не жалко», кого сам судья не воспринимает как равного себе человека, — и действительно, представители низших классов составляют под 90% всех осужденных к реальному сроку, более 70% из них — откровенные маргиналы. В таком откровенно классовом правосудии тоже нет ничего хорошего. Или просто осознать себя частью репрессивного конвейера, штамповать приговоры, не задумываясь об их смысле. Не хотелось бы попасть к такому судье с заржавевшей совестью, а как совести в таких условиях не заржаветь?
Далее, ужас приговора к реальному сроку обесценивает все остальные виды наказаний. Общество и сами подсудимые воспринимают любой другой приговор как фактически освобождение от наказания. Условный срок, связанный с немалым поражением в правах, существенный штраф, общественные работы — все это выглядит на фоне угрозы отправиться в колонию так, как будто преступника «отпустили». Когда такой приговор получает виновный, у потерпевших и у общественности остается ощущение, что наказания вовсе не последовало, возникают подозрения в коррупции, в телефонном праве. Для невиновного же бороться за свою полную реабилитацию, пытаться очистить свое имя, рискуя реальным сроком, — из нормального поведения превращается в настоящий подвиг, во что-то, что могут себе позволить едва ли не только «резонансные» подсудимые. Обычные — соглашаются на что угодно, лишь бы не в колонию. Это развращает правоохранителей. Это превращает суды в места штамповки обвинительных приговоров. Это приводит к тому, что в отсутствие квалифицированного сопротивления квалификация самих следователей, прокуроров и судей стремительно падает, а их способность выявлять и наказывать настоящих преступников, отличать их от просто маргиналов, которых «не жалко», стремится к нулю. А это уже ставит в опасность каждого.
