С точки зрения обезличенной судебной статистики и закономерностей поведения российских судей процесс над Pussy Riot вполне типичен. Марина Сырова пришла в судьи из прокуратуры, как и 17% ее коллег в сегодняшнем судебном корпусе (еще 16% пришли из следственных органов и милиции). Мотив такой карьеры прост — высокая пенсия, установленная судьям после 2003 г., и тот факт, что стаж в прокуратуре и следствии засчитывался в судейский стаж. Но хотя из прокурорских в судейские шли уже в зрелом возрасте, до хорошей пенсии надо еще дослужиться без эксцессов, а обвинительный приговор — наиболее рациональная стратегия для достижения этой цели. Риск отмены вышестоящим судом минимален, усилий по написанию такого приговора в несколько раз меньше (по сути, это редактирование обвинительного заключения, написанного следователем), нет конфликта с прокурором района и его заместителями, к тому же бывшими сослуживцами или однокурсниками.
Обвинительный приговор в российском суде гарантирован институциональным устройством судебной системы и кадровым отбором. Пока эти вещи не будут реформированы, конституционные положения о независимости судей (глава 7 Конституции РФ) и положение УПК о состязательности сторон (ст. 15) останутся бумажными фикциями.
Моральный консенсус
Но процесс над Pussy Riot, конечно, особый, а не среднестатистический. Это вполне себе показательный исторический процесс, в котором судья Сырова выступила как политик. Оставим в стороне шитые белыми нитками юридические трюки, на которых держится доказательство наличия у подсудимых мотива религиозной ненависти и вражды и благодаря которым их действия квалифицированы как оскорбление и унижение христиан и православной веры, а не как политический протест, на чем настаивали подсудимые.
Текст приговора изобилует оценочной моральной лексикой (десятки раз употребленные прилагательные «непристойный», «кощунственный», «вызывающий» и т. п.) и постоянными отсылками к воображаемому сообществу, которому нанесен ущерб и на защите интересов которого явно и недвусмысленно стоит судья Сырова. «Совершенное хулиганками оскорбление религиозных чувств и унижение человеческого достоинства такой значительной социальной общности — это реальная угроза гражданскому согласию», — пишет Сырова в приговоре, и этот ход мысли повторяется практически на каждой странице. Она то вкладывает его в уста потерпевших (свечницы, охранника, алтарника), то сама обвиняет подсудимых в том, что они «посягнули на равноправие, самобытность и высокую значимость христианства для большого количества наций и народов».
Вчитываясь в приговор, понимаешь, что действительная функция судебного процесса и лично Сыровой — социальная, а не правовая. Это усиление солидарности определенной социальной группы, ее мобилизация на защиту интегрирующих ценностей, выраженных прежде всего в религиозных запретах и сакральных пространствах. В отличие от современных обществ, где закон защищает права личности, в традиционных обществах закон был призван обеспечивать механическую солидарность общества, превращая моральные проступки в уголовные преступления и жестоко карая тех, кто нарушал моральные запреты. Социологи уже было забыли классика Эмиля Дюркгейма, исследовавшего переход Европы от традиционного общества к современному индустриальному. Согласно его теории закон служит инструментом принудительного обеспечения морального консенсуса. Дюркгейм был немного мистиком, у него общество было материальной силой, вещающей через отдельных людей и диктующей им, как поступать.
Мобилизация социальной базы
В России сейчас на реакцию консервативного социума накладывается политическая технология. Читая приговор, отчетливо понимаешь, что публичность и широкий резонанс, которого можно было избежать, отделавшись порицанием или скорым штрафом, являются не глупостью власти, а средством объединения и мобилизации ее социальной базы. В данном конкретном случае обвинительный приговор, вынесенный Сыровой, это не обычный судейский кивок прокуратуре, а политическое действие.
Каков результат? Данных опросов об отношении россиян к приговору еще нет, но опросы «Левада-центра» во время судебного процесса показывают, что большинство считали, что суд над Pussy Riot был справедливым, объективным и беспристрастным (определенно да — 11%; скорее да — 33%; скорее нет — 13% и определенно нет — 4%). Доля раздраженных и неприязненно относящихся к участницам панк-группы значительно выше доли нейтральных и сочувствующих. Что важно — среди раздраженных процент тех, кто считает этот суд объективным и справедливым, в три раза выше (63%), чем среди тех, кто относится к Pussy Riot сочувственно (21%). То есть девушек судили по справедливости, понимаемой через призму социальных сентиментов большинства. Сам публичный процесс помог артикулировать эти сентименты и превратить их в источник социальной солидарности — именно так в традиционных обществах работают уголовные репрессии. А политическое использование этого механизма — дело техники.
Говорить о том, что процессом на Pussy Riot власть роет себе могилу, явно преждевременно. Она пытается укрепить фундамент. Что делать гражданскому обществу, среднему классу, более молодым и образованным городским слоям, против которых власти мобилизуют фундаменталистские настроения?
Протесты и лозунг «Россия без Путина» вряд ли дадут скорый желаемый эффект. Но этот лозунг может быть реализован практически, т. е. посредством работы с первичными сообществами так, чтобы повысить их возможности обходиться без центральной власти и иждивенчества. Это активность на уровне муниципалитетов, районов, приходов, профессиональных и общественных организаций. Участие и победа на выборах, работа по изменению среды обитания, доступа к информации, общественного контроля. Это гораздо более трудоемкая, но надежная и гарантированная стратегия изменения, порождающая более современные формы практической солидарности, не требующей показательных процессов для своего поддержания.
Источник: http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/298341/eto_ne_mogila_eto_fundament
