Фактически, дети-сироты живут во многих учреждениях в условиях лишения свободы. Они полностью зависят от так называемого «опекуна» — директора учреждения. И если повезло, и он порядочный и не очерствевший человек, то это одно. А если не повезло — то другое.
Это цитата из блога психолога, много лет работающего с этими детьми и знающего ситуацию не то, что изнутри — вглубь. А вот сделанное тем же психологомописание, как система работает.
Обратите внимание: никакого изуверства. Просто бюрократия. Каждый работник обладает властью над нижестоящим, а отчитывается перед вышестоящим. И этого достаточно, чтобы организовать для детей мясорубку без обратного хода. Попасть можно — выйти нет. Чем дальше, тем больше думаю, что проблемы бюрократии не лечатся никакой пресловутой культурой и моральным климатом в обществе. Система стимулов, которую создает бюрократическое устройство чего бы то ни было, перемелет любую культуру и мораль на раз-два-три. А не перемелет, споткнувшись о чью-то личную этику, так выковыряет камушек из шестеренок и наберет себе новый народ.
Проблемы бюрократии лечатся только обратной связью. В бизнесе с этим справляется рынок, хотя все равно жизнь крупной корпорации — та еще антиутопия. Но, поскольку произведенный товар надо продать, замкнуться в бюрократической самодостаточности не получается. Или получается ненадолго. Нельзя бесконечно перекладывать ответственность, нельзя бесконечно работать на показатели и удовлетворение начальства, а не на результат — иссякающий поток прибыли быстро покажет менеджменту, что пора как-то восстанавливать связь с реальностью. В политике ту же роль играет страх за свои кресла в одних странах и за части тела, которыми в оных креслах сидят, — в других. Те функции, которые государство выполняет на правах «стационарного бандита», — сбор налогов и удержание силового контроля над территорией и населением — обратную связь дают естественным образом. Если налоги не собираются, народ кидается в ОМОН камнями или провинция объявила об отделении, не захочешь — заметишь. А вот с тем, что легитимизирует «стационарного бандита», — с услугами, которые он оказывает обществу, картинка немножко другая.
В «сервисах», предоставляемых государством обществу, включая не только социалку, но и охрану порядка, обратной связи нет вообще, как класса. Все ресурсы идут в одном направлении, сверху вниз, и в этом же направлении строится вертикаль подчинения. В открытых обществах — не обязательно классических демократиях, какая-нибудь условная латиноамериканская полудиктатурка вполне подойдет — это дело худо-худо, бедно-бедно, компенсирует ублюдок под названием «общественный контроль». Это когда журналисты, общественники или, иногда, социологи проникают внутрь «социальных» учреждений (тюрьма и полиция включительно) и демонстрируют обществу, какой ужасный кошмар и произвол там творится. И тогда другие люди, совершенно не те, которые от этого произвола страдают, а те, кто от данной конкретной бюрократии никак не зависят, начинают орать и возмущаться. Тут политики пугаются за свои, ну, скажем, кресла... дальше понятно.
В закрытом обществе, где не то что в детдом — в университет не войдешь «с улицы» без пропуска — общественный контроль сбоит. Причем, в первую очередь он сбоит не на демократии и даже не на свободе слова — никто не мешает журналисту какого-нибудь «МК» напечатать душераздирающий репортаж о жизни детдома, ни кремлевская цензура, ни политика издания — чай, не «марш несогласных». Но ты поди войди в тот детдом и увидь там что-нибудь, кроме потемкинских деревень. И поди разберись детально в тех внутренних механизмах, которые делают из него невыносимый для нормального человека гадюшник. Ага, щаз. Поорать, как все плохо, еще, может, и получится; а внятно расписать, что там не так, и что конкретно надо с этим делать — легче сдохнуть. По себе знаю, над тем бьюсь — применительно к правоохране и с целой командой коллег-исследователей — вот прямо в настоящий момент. Какие-то детали постепенно проясняются — для этого мы целыминститутом разбираем этот механизм на запчасти уже полгода. У журналиста, выдающего в день по заметке, у обычного общественника, готового посвятить активизму не жизнь, а три часа в неделю, таких возможностей элементарно нет. А у тех, кто готов посвятить жизнь, как правило, нет времени на исследования: людей спасать надо. И денег тоже не вагон. А даже если есть и время, и деньги, и квалификация, надо понимать: наука — очень плохой механизм обратной связи. Медленный, неповоротливый и, если так можно выразиться, тихий. Наука не для того, вообще говоря, существует, чтобы со слезой в голосе рассказывать общественности, в какую конкретно позу в милиции принято ставить подозреваемых в ходе дознания, и не для того, чтобы учить политиков, какой конкретный крючок нужно вычеркнуть из ведомственной инструкции, чтобы подозреваемых в КПЗ не пытали. И если вот эти вещи вы узнаете не из газет — пусть оппозиционных, пусть запрещенных — или не из листовок, не от не оснащенных особыми методами добычи информации активистов, а от кабинетных ученых… Это само по себе сигнал, что дело плохо.
Именно из-за этой тотальной закрытости, кстати, российский протест мало того, что придушен, так еще крайне редко бывает конструктивным. Он звучит как: «Вот здесь больно, доктор, сделай что-нибудь»; это жалоба больного, в то время как протест в открытом обществе — это диагноз и запрос на конкретные процедуры и пилюли. Диагноз может быть неверным, прописанные пилюли смертельно вредными, а доктор, в свою очередь, вместо вагона бананов для больных обезьян может прислать ОМОН. Но. Там, где российские «несогласные» ходят с лозунгом «остановить ментовский беспредел», «прекратить пытки в милиции» или «Нургалиева в отставку», в открытом обществе активисты выкатили бы список требований по пунктам: отменить 25-й приказ — раз; изменить таким-то образом систему оплаты — два; вынести КПЗ за пределы отделов милиции и передать их в ведение Минюста — три; обязать милиционеров при проверке документов на улице выписывать гражданину некоторый квиток отчетности — четыре. И так еще 125. В закрытом обществе вместо этого получается писк, а когда доведут, то вопль: «Все плохо!» И это, друзья-единомышленники, не обратная связь — совершенно независимо от того, стоит ли у власти кровавая гэбня или демократически избранное правительство и разгоняют ли вас с применением перечного газа или без писка отдают Дворцовую площадь под митинг. И это, уважаемые скептики, не вина протестующих — это особенность общества, в котором отдельные социальные организмы — учреждения в том числе, — принципиально непрозрачны для всех снаружи.
Поэтому те социальные организмы, что вырастают в «железной клетке» государственной бюрократии — для которой никакой другой обратной связи кроме вот этой ерунды с общественным контролем пока что не придумано — будут (в массе, понятное дело, об исключениях чуть ниже) существовать в людоедской бюрократической логике, противостоять которой изнутри, безусловно, можно, но требует скорее подвижничества, чем банальной добросовестности, честности, доброжелательности и прочих неброских обывательских доблестей. А массового подвижничества от госслужащих ждать не приходится — раз, и подвижники внутри бюрократии склонны собираться в анклавы, оставляя остальную площадку системе, — два. То есть появился хороший директор детдома, или там школы, или тюрьмы. Постепенно подобрался хороший коллектив, подтянулись нужные специалисты, и всем хорошо. В пределах данного детдома, ага. Дальше организация изо всех сил старается закуклиться, чтобы не дать бюрократии себя раскатать — не со зла, а по логике развития вещей раскатать. Закукливаться и одновременно влиять на внешний мир, оно того, несподручно. Спасибо, хоть своих подопечных удается прикрыть от катка. Так что анклавы есть, да. Но это именно анклавы, и защита своих границ обходится им в нехилую долю вложенного в свое дело крови и пота. Триада «социалка — бюрократия — закрытость» по самой сути своей продуцирует социальные структуры, которые больше похожи на мясорубку для незащищенных, чем на протянутую им руку помощи.
Социалка — это значит, что организация, предоставляющая «услуги», по определению находится во властной позиции по отношению к их получателю и практически перед ним не отвечает. У тебя же не забирают — тебе дают, бесплатно. Ты зависим. Да, да, конечно. Есть суд, есть возможность апеллировать к обществу какими-то другими способами, можно написать письмо президенту. Но вспомним, для кого вообще придумана система социальной защиты? Для беззащитных, надо думать — в принципе беззащитных, или ситуативно. Для тех, кто — по крайней мере, в данный момент своей жизни — нуждается в защите и помощи извне, ага. Для малых, для старых, для нетрудоспособных, для неграмотных, для бездомных, для заболевших, для оставшихся без работы, для ставших жертвой преступления. И вот от этой инвалидной команды — в массе, понятно, что люди и ситуации бывают всяки, — мы будем ждать борьбы за свои «социальные права»? Нереалистично. Проблема в том, что в защите от тех, кто эти «права» (блага, на самом деле) предоставляет, попутно приобретая над «клиентом» нехилую власть, эти люди нуждаются едва ли не в первую очередь.
Бюрократия — это значит, что твое благополучие зависит не от результата твоей деятельности напрямую, а от удовлетворения начальника, у которого есть свой начальник и интересы, существенно отличающиеся от интересов дела. Это значит еще и то, что человек, имеющий дело с «клиентом» напрямую, — самое нижнее звено в пирамиде (так не всегда, но в социалке точно), и реальные критерии оценки его деятельности опосредованно подвергаются влиянию интересов всех начальников до самого верха. То есть самая искаженная система стимулов — именно у него. Это необходимость вписывать свою деятельность в формальные, часто количественные критерии — при полной невозможности для начальства проследить, каким образом эти показатели достигнуты. Из забавного: какой-то идиот придумал, что учебные пособия, которые используются для обучения в магистратуре, должны быть изданы не более пяти лет назад. Понятно, зачем: чтобы престарелые профессора в провинциальных вузах не читали по тем учебникам, по которым сами учились. Теперь представьте себе веселье преподавателя, который обнаруживает, что единственная хрестоматия на русском языке по его предмету издана ровно шесть лет назад. Выходы? Указать в учебном плане текст, который в реальности студенты не откроют; отксерить нужные статьи из книжки и положить их в «ридер» (набор статей, рекомендованных к данному курсу); безжалостно скачать английские оригиналы этих статей, пусть студенты мучаются; честно выбрать какое-то фуфло вместо нужного пособия. Одним из этих способов я воспользовалась. Угадайте, каким.
В реальности социалки, где решаются потребности куда более насущные и зависимость «клиента» от поставщика благ неизмеримо выше, все это выглядит совсем не так комично. У поставщика — напомним, нижнего звена в пирамиде — есть только два варианта: обеспечить соответствие формальным показателям за свой счет или за счет «клиента», который находится от него в односторонней зависимости. Нет, разумеется, вы бы на месте такого воспитателя детдома или, там, участкового милиционера — ну, ни в жисть! Но направление стимулов, как мы понимаем, совершенно определенное, а вашими добродетелями обладают не все. И еще реже, к сожалению, люди, обладающие ими, работают участковыми.
И еще — наличие формальных же критериев, по которым исполнителя будут бить, невзирая ни на какие внешние обстоятельства. Там же, по ссылке:
Посмотрим на ситуацию с точки зрения сотрудника учреждения. Вот подросток, который в истерике кричит: «Чем так жить, лучше сдохнуть!» (как мы видели, у него есть все основания так думать и чувствовать). На самом деле такое иногда кричат и семейные, любимые и благополучные подростки — издержки возраста. Но родители обычно хорошо знают своих детей и могут отличить просто истерические выкрики от глубокого отчаяния. Воспитателю это сделать гораздо сложнее. Поэтому он рассуждает примерно так.
Если это просто истерика, но воспитатель (директор) решит «перебдеть» и подростка направят на принудительное лечение в связи с «суицидальными намерениями», чем это грозит самому воспитателю? Ничем. Пострадает, будет мучиться, получит побочные эффекты от лекарств и еще один опыт унижения и беспомощности только ребенок. Никакой ответственности за необоснованное помещение воспитанника в психиатрическую больницу взрослый не несет, да и кто станет доказывать необоснованность?
А теперь представим себе, что педагог рискнет «недобдеть», а все окажется серьезно и подросток попытается покончить с собой? Последуют проверки, расследования, санкции, увольнения и т.д. С воспитателя спросят, куда смотрел, почему упустил. Он должен будет доказывать, что пытался предотвратить беду, при этом такие его усилия, как душевный контакт с ребенком, доверие, готовность выслушать никак документировано доказать невозможно, для проверяющих их все равно что нет (хотя только это могло бы в действительности предотвратить трагедию). Зато направление на лечение — вот оно, это документ, который подтверждает работу по спасению сироты от гибели.
Как вы думаете, за чей счет в общем случае решаются такие коллизии? Если никто не смотрит извне?
Наконец, закрытость. Это значит, что никакие доброжелатели не могут проникнуть внутрь социального организма, выросшего внутри железной клетки, и разобраться, что там следует изменить в интересах благополучателей. Ну, не то, что не могут. Просто цена на это практически запретительная. Никто — даже при наличии доброй воли и ресурсов — не может так запросто добраться до получателя помощи, чтобы озвучить его проблемы и потребовать соблюдения его прав — на этот раз не «социальных», а нормальных, человеческих. Ну, не то чтобы никто. Но требуемые для этого усилия намного превышают возможности рядового активиста, не готового разменять на нужды дела всю свою жизнь. Это также значит, что правила, по которым функционирует раздающая блага бюрократия, не знает никто, кроме инсайдеров. И даже самый благонамеренный законодатель пишет законы не для реальной структуры, а для своих — идеализированных или наоборот — представлений о ней. И даже самая благонамеренная бюрократия не в состоянии получить компетентное мнение экспертов: можно пустить консультантов внутрь организации, но совершенно невозможно воссоздать для них академическую среду, в которой десятилетиями аккумулируются уже имеющие знания об устройстве этой организации.
Это значит, что «перебдевшего» воспитателя, который не одного здорового ребенка обрек на муки принудительного «лечения» аминазином, неполноценную учебу в школе для дураков и раннюю смерть в психушке, не просто никто не накажет — на него даже не посмотрят косо соседи. И вы еще поднимете за него тост за столом у общего приятеля — как за человека, посвятившего свою жизнь обездоленным детям.
Можно быть сторонником социального государства в открытом обществе. Существует несколько убедительных лично для меня аргументов «против», но и доводы «за» весьма весомы. Но бюрократически организованная государственная благотворительность в отсутствие общественного контроля находится за пределами добра и зла по любым вменяемым критериям. В первую очередь — в разрезе интересов тех, кому благотворит. (Inliberty.ru)
