Длинный разговор, отлично объясняющий, что такое статистика как наука, зачем нужны опросы, можно ли им верить и как можно фальсифицировать результаты. Беседа с социологом Кириллом Титаевым состоялась в рамках проекта Inliberty и парка «Музеон» «Публичная ложь».
Коронный: Мне кажется важным и правильным начать с очень простого и понятного ликбеза, что такое социология вообще. Рассеем этот туман.
Титаев: Если попытаться упростить социологию до предела, то, наверное, это три вещи.
Во-первых, это теоретическая социология: отрасль знаний, в чем-то близкая к философии, — это поиск, создание и разработка каких-то теоретических концептов, которые потом помогают объяснять общество. Например, образование и здоровье — они не сами по себе, а вместе образуют человеческий капитал. И вот придумыванием таких концептов занимается теоретическая социология.
Кроме этого, существует эмпирическая академическая социология, которая занимается построением довольно сложных моделей. В ней обычно есть пафос улучшения жизни: как сделать, чтобы жить стало чуть-чуть лучше? Если мы вложим плюс 100 рублей на каждого школьника в среднее образование, у нас вырастет экономика или не вырастет? А если мы начнем лучше финансировать судебную систему, это привлечет к нам инвестиции или не привлечет? Этим занимаются люди в университетах или всяких think-tanks — чисто исследовательских организациях, которые существуют в странах, которые, слава богу, не отрастили себе Академию наук.
И наконец, есть третья социология — это то, что чаще всего представляют себе люди, когда ты им говоришь, что ты социолог, — это про анкетки, «Левада-центр» посчитал, ВЦИОМ сообщил и прочее. Вообще-то, в большей части мира они не считаются социологами. Это так называемые полстеры, от слова poll — «опрос». Сегодня мы будем говорить в основном о них. Но прежде давайте определим, что такое ложь с точки зрения первых двух видов социологии.
Ложь — это отхождение от того, что человек считает субъективной правдой. Что такое «субъективная правда», в общем довольно легко себе представить, пока речь идет о простых эмпирических событиях, желательно недавних. Вопрос «Что вы ели сегодня на обед?» предполагает внятный ответ. Но, во-первых, можно сообщить, что вы ели котлетку с пюре, но забыть про десерт. Для этого могут быть как сознательные, так и совершенно неосознанные стимулы. Например, если между котлеткой и десертом был перекур, то это был еще обед или уже нет? Даже на этом уровне все становится сложным.
Но большинство вопросов, которые всплывают в нашей повседневной жизни, не предполагают четкого эмпирического референта. А там, где вы сегодня обедали, хорошо кормили или нет? В ответе на этот вопрос нельзя особо соврать, потому что нельзя сказать и правду. Даже если мы переформулируем так: «Вам понравилось то, что вы ели?» — даже здесь уже возникают огромные сложности, потому что «ну вот скорее понравилось, это было лучше, чем позавчера, но я опасаюсь, что это было хуже, чем завтра», и так далее и так далее. И мы выясняем, что для социологии повседневности концепт лжи очень непростой. А дальше начинаются самые сложные оценочные вещи: «Кого ты любишь больше — маму или папу?»
Поэтому и существует такая конвенциональная история, что ложь — это ситуация, когда человек осознанно считает, что он говорит ложь или осознанно недоговаривает. На этом работают так называемые детекторы лжи, потому что когда вы субъективно не врете, никаких нервных переживаний у вас нет, и полиграф ничего не покажет.
Коронный: А для опросной, для третьей социологии ложь становится какой-то совсем прикладной историей?
Титаев: Абсолютно. Что такое опросная социология? Это ситуация, когда мы тыкаем в нашего респондента какой-то анкеткой и ждем, чтобы он выбрал тот или другой вариант. И здесь возникает огромное количество технических сложностей, потому что как раз для опросной социологии правда — это некоторое соответствие эмпирической реальности, которая была вчера, есть сегодня или будет завтра. «За кого вы будете голосовать? За кого вы голосовали бы? Сколько килограммов колбасных изделий вы купили в течение прошлой недели?»
Коронный: Получается, что ложь — это ошибка, когда человек говорит не то, что он делал. И в таком случае встает вопрос: возможно ли вообще доверять опросам?
Титаев: Мы ровно с этого примера начнем разбор нескольких стандартных сложностей, которые возникают у пользователей и организаторов «социологических» опросов. Итак, первое: доверяете ли вы?
Что такое «доверять»? Например, доверяю ли я организаторам этого мероприятия? Я, конечно, скажу, что да, но что будет стоять за моим «доверяю»? Это значит, что я ожидаю, что мне пришлют билеты на поезд, что в назначенное время сюда придут люди, что будет ведущий и что-то в принципе произойдет. То есть я ожидаю, что обещания будут так или иначе выполнены.
А доверяю ли я президенту и правительству? В этом случае доверие будет в дефолтном варианте: вас на улице или по телефону об этом спрашивают — и вы предполагаете, что они скорее хорошие, чем плохие. Это совершенно другое доверие. Доверяете ли вы банку — это уже третье доверие.
Итак, первая огромная проблема — это несоответствие смыслов, семантического ореола слов повседневного языка в разных контекстах. Наше доверие — это очень много разных доверий, в зависимости от того, о чем идет речь. Если человек получает пенсию, то ключевая история про доверие органам власти — это история о том, регулярно ли он получает пенсию. А у человека, который живет своей жизнью и не видит президента даже по телевизору, история про доверие — это так называемое генерализованное уважение: я в целом буду говорить об этих органах хорошо, чем плохо.
Вторая важная история — это релевантность опыта. Если я спрошу всех здесь присутствующих, устраивает ли вас качество работы московского метро, это будет релевантный вопрос. Я предполагаю, что больше чем у половины есть достаточно регулярный опыт использования метро. К сожалению, очень часто опросная социология вынуждена работать с опытом не вполне релевантным. Когда мы начинаем спрашивать о доверии полиции, судам, то мы оказываемся в сфере опыта нерелевантного. Доверяете ли вы службе лицензионной разрешительной работы, работавшей в составе полиции, а ныне перешедшей в состав Росгвардии?
В-третьих, надо еще понимать, что опрос — это интервьюер в ситуации гонки, его зарплата напрямую зависит от того, насколько быстро он получит ответы на все нужные вопросы. В методических экспериментах мы видим, что примерно 30% респондентов без проблем высказываются по поводу несуществующих реальностей. Например, около 25% респондентов спокойно высказывают мнение о работе Федеральной службы по борьбе с безнадзорными животными. Службы такой никогда не было, но устойчиво от 20 до 30% респондентов имеют мнение о качестве ее работы.
В-четвертых, есть еще история про наши когнитивные особенности. Нам удобно забывать о неприятных ситуациях. Простой пример: после победы Ельцина на президентских выборах 1996 года и до кризиса 1998-го, по опросам, доля голосовавших за Ельцина стабильно росла примерно на 1% в месяц. То есть примерно 1% в месяц убеждал себя в том, что он голосовал за Ельцина. Приятно быть вместе с победителем, особенно когда в стране наблюдается некоторое улучшение. С 1998 года и до сегодняшнего момента доля голосовавших за Ельцина в 1996 году падает примерно на 1% в полгода. То есть за Ельцина в 1996 году, по разным опросным данным, голосовали от 17 до 23%. И растет доля тех, кто не помнит, за кого голосовал, что понятно.
Я сам с искренним удивлением обнаружил, что на думских выборах 2003 года голосовал за партию «Яблоко», потому что нашел дома свою фотографию с гордой наклейкой «Я голосовал за «Яблоко». И страшно удивился. Зачем ты ходил на эти выборы, идиот? Я был твердо уверен, что я на них не ходил.
Коронный: Получается, есть честные опросы и нечестные?
Титаев: Не совсем так. Есть нечестность опросов на уровне простого фальсификата. Что это значит? Есть ситуации, когда никакого опроса не проводится, а просто хорошие люди взяли стопочку анкет, сели в удобном месте. В среднем по стандартной анкете за один рабочий день три человека заполняют 500–600 анкет с нормальным уровнем качества. Есть более продвинутые технологии, когда мы просто пишем небольшой скрипт, который сразу бьет цифры в массив — в таблицу. И есть совсем уж варвары, которые рисуют цифры, не создавая массивов. Но о них мы говорить не будем, также я предложил бы оставить в стороне истории про осознанную фальсификацию. Эта ложь технологически легко выявляется, и ни один нормальный заказчик с ней работать не будет.
Коронный: А как она выявляется?
Титаев: Там много простых алгоритмов. Я не думаю, что сейчас имеет смысл, не имея доски и слайдов, вдаваться в это. Есть специальные компании, которые на очень хорошем уровне занимаются фальсификацией массивов. Но имея массив, пачки бумажных анкет или записей телефонных разговоров, мне нужно минут 20, наверное, чтобы с уверенностью сказать, был опрос или его не было.
Источник: Афиша
